В перерыве между танцами Цанка подошел к дяде.
– Ваша, – шепотом спросил он у развеселого муллы, – почему они все такие светлые и рыжие?
– Это чистокровные чеченцы. Они, в отличие от равнинных, не смешали кровей с другими народами, поэтому сохранили и рост, и цвет… Их от вырождения спасает то, что нельзя жениться на родственниках… Иди танцуй! Смотри, какая красавица! Эх, мне бы твои годы!
…На следующее утро Баки-Хаджи провожал племянника в обратный путь.
День был пасмурным, сырым, безветренным. Все замерло под гнетом тумана.
– Смотри не заблудись, – в десятый раз наставлял дядя племянника. – Револьвер береги, никому не показывай. Рыжая кобыла и ее приплод – твои. Старого гнедого коня тоже дарю тебе, мне с ними все равно делать нечего. Через две-три недели приходи сюда с новостями… Ну, и как я просил, если Кесирт не возвратилась, постарайся разыскать ее… Только помни, револьвер вернешь – понял?
Цанка устал от этих наказов, но дядя еще долго провожал его, делая наставления.
– Смотри, через пещеру не ходи. Ты молодой, до вечера дойдешь и обходной дорогой. Береги себя.
Старик крепко обнял длинного племянника, уткнувшись головой в его грудь, долго не отпускал, затем, незаметно смахивая слезу, отошел, хлопнул ладонью по плечу.
– Да благословит тебя Бог! Дай Бог тебе доброго пути!
Цанка скрылся в утреннем тумане, а старик еще долго стоял, читая за него молитвы.
Понемногу туман рассеялся, и прямо перед путником оказался поросший буковым лесом склон горы. Цанка остановился в удивлении. Не прошло и двух дней, а лес стал свежезеленым. Но не это поразило, а то, что в низовье горы, в смешанном предлесье, среди моря зелени одиноко белела расцветшая алыча – стройная, грациозная и, как невеста, печально-нарядная. «Это Кесирт, – подумал Цанка, – вот такая же она сиротливо-очарованная!.. Я люблю ее, я должен быть рядом с ней… Мы будем вместе, и я сделаю ее жизнь счастливой!..»
Цанка заплутал в лесу. Обходя пещеру, ушел далеко на восток и вышел в селении Элистанжи, посреди ночи добрался до дома, еле волоча ноги. Только одно желание ехать за Кесирт двигало им весь день, не давая сесть, отдохнуть, перекусить.
Вторую ночь не спавшая в ожидании сына Табарк встретила его ворчанием и слезами. Всё ругала незадачливого деверя.
На утро Цанка под недовольные взгляды жены и дочери Баки-Хаджи вывел из их конюшни старого гнедого коня и пузатую кобылицу, отвел к роднику, искупал, заодно узнал у Хазы, что ее дочь не вернулась, и стал готовиться к поездке.
Узнав о планах сына, Табарк встревожилась, побежала к Косуму. Вместе они долго пытали юношу, желая узнать цель поездки. Цанка безбожно врал, о Кесирт даже намекнуть боялся. Тогда наутро в телегу к Цанку подсадили младшего брата Басила.
Сразу же за селом Цанка высадил младшего брата, пообещав ему привезти леденцов, и просил передать матери, что он может задержаться на несколько дней.
В то утро в нем было столько любви, нежности, отваги и даже ревности! Он был страшно возбужден. Он не знал, что его ждет впереди. Как отреагирует Кесирт? И найдет ли он ее? И Бог знает, чем она там занимается – одинокая женщина, жеро – в чужом краю.
* * *
В одночасье обломилась жизнь Кесирт. Не везло ей, видимо, на роду так было написано. Жила она в любви и в достатке, ждала ребенка, и в одно мгновение все рухнуло. Остались лишь тягостные воспоминания и печаль.
После смерти любимого мужа Кесирт чуть с ума не сошла, все время лежала в постели, бредила, плакала. В редкие минуты, когда приходила в себя, молчала, сама себе улыбалась, истерически смеялась, пугала Хазу, а потом вдруг неожиданно спрашивала: «Нана, неужели это все было во сне? Скажи мне, нана, скажи!»
Только месяца через два она впервые вышла погулять, спустилась к роднику, села на свое любимое место, тихо плакала, сама с собой разговаривала, бесцельно болтала в воде руками.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, только другое горе помогло. Внутренняя болезнь скрутила Хазу, прижала плотно хворь старуху. Потеряла она человеческий цвет – стала серой, безжизненной. Ничего не ела, изредка пила по глотку воды. Вот тогда и пришлось Кесирт действовать. Ушли из ее головы мысли о самоубийстве и встрече в загробном мире с любимым. Только мысли о матери удерживали ее от безрассудства.
Болезнь матери заставила Кесирт прийти в себя, вынудила пойти в село, общаться с людьми.
Все жители Дуц-Хоте с сочувствием отнеслись к горю Кесирт. Всем селом ездили в Шали, на похороны мужа, чтобы хоть как-то поддержать несчастную и ее мать.
Теперь, когда новая беда вошла в их убогий дом, все бросились на помощь: кто привез лекаря, кто – лекарства, кто – просто предлагал деньги и всякие подарки. Как всегда, особую озабоченность проявлял Баки-Хаджи.
И наверное только у одного человека во всем Дуц-Хоте душа ликовала – это была жена Баки-Хаджи.
– Хм, неужели умрет наконец эта ведьма, – говорила она вслух, чтобы слышал ее муж. – Как это переживут некоторые?
Был совсем скандальный эпизод. Когда после траура Кесирт везли домой, все село вышло на улицу. Все выражали молчаливое сочувствие, и только супруга муллы вся сияла.
– О Бог! Как ты справедлив! – кричала она. – Посмотрите, посмотрите, люди! Ха-ха-ха, как дочь князя, увозили, а теперь как положено привозят… Все стало на места, как и должно было быть.
– Замолчи, бессовестная, – прикрикнула на нее одна из соседок, – как тебе не стыдно!
– А что мне стыдиться, что я сделала? Что я, кого ограбила или с кем нагуляла, как некоторые…
Тут подскочил Косум, замахнулся. Бить не стал жену старшего брата, но со злостью развернул дородную женщину и силой впихнул во двор, обзывая свиньей и дрянью…
На удивление всем, Хаза ожила, встала, вновь забегала возле своей живности, а Кесирт, еще не пришедшую в себя, украли. Стала она второй женой богатого человека из соседнего села.
Мать Кесирт – Хаза, Баки-Хаджи, да и все односельчане внешне выражали недовольство, однако в душе радовались, что Кесирт вновь при очаге, тем более сытом, добротном.
В новом доме еще не пришедшая в себя от горя Кесирт ничего не делала – весь день слонялась по двору, спала. Зато ночи бывали отвратительно бурными. Ее муж был человек еще далеко не старый, здоровенный, немного обрюзгший. Сильный то был мужчина, причинял он Кесирт боль и страдания, насиловал ее. Все время спрашивал, таким ли был ее прежний муж-сопляк, так ли они занимались любовью, хорошо ли ей с ним.
Утолив свою еженощную страсть, новый муж Кесирт переворачивался на спину, тяжело дыша, моментально засыпал, издавая смердящую вонь, неистово при этом храпя.
Кесирт думала, что кончится «медовый» месяц и ее супруг успокоится, однако произошло обратное. Его желание стало еще более сильным и развратным, он требовал от жены разнообразия и ласки.
Не вытерпела всего этого Кесирт и ушла от него, ушла вопреки нравам гор, ушла прямо ночью, из постели, пока муж в забытье храпел.
По-разному судили ее люди, и только женщины хором назвали ее дурой.
Долго мучилась Кесирт, от безделья и горестных мыслей изводила себя, пока однажды не пошла вместе с матерью на базар в Мехкеты продавать корову и буйволицу.
Увидела Кесирт базар и удивилась. В то время в Мехкеты шла бойкая торговля. Расположился базар прямо под селом в просторном ущелье реки Басс. Кого только не было на этом базаре. Горцы свозили сюда сыр и масло, птицу и мясо, с равнин чеченцы и казаки везли муку, рис, ячмень. Из Грозного поставляли соль, сахар, который был значительно дороже меда, керосин. Из Дагестана даргинцы привозили изумительные ковры, металлическую посуду, кинжалы. Цыгане продавали скобяные изделия. Армяне и горные евреи предлагали золото и серебро. Отдельно, в сторонке, прямо в пойме реки размещался скотный базар, тут же продавались лошади и ослы. Как и во все времена в Чечне, был и оружейный рынок. А самыми роскошными считались тканевые ряды. Вокруг этих рядов происходили все важные события базара. Купить отрез было и дорого, и почетно, и очень многим недоступно. В основном производили обмен. Царские деньги ушли из обихода, а советских было мало и доверия к ним народ еще не имел. Общей мерой стоимости был килограмм мяса – как основной продукт питания.
Весь день Кесирт толкалась по базарным рядам, с трудом смогла все осмотреть и обойти. Вечером еле живая приползла домой, с ноющими от усталости ногами повалилась на нары и с удивлением подумала, что во время хождения по этому грязному, шумному, непроходимому от тесноты базару она ни разу не вспомнила о своем горе, ей там было легко и спокойно. А здесь, дома, на нее снова свалился весь этот груз тяжелых жизненных переживаний.
К вечеру следующего дня она с надеждой на облегчение вспомнила базарную толкотню, и ей почему-то очень захотелось быть там – среди людей, среди гомона и пыли, среди споров и восхвалений, среди босоногих чумазых детей и важных, богатых персон, среди ослиного крика и бродячих собак под ногами. Оказывается, в этой толпе, среди чужого, равнодушного к твоему горю люда печаль и тоска куда-то уходят, у всех свои дела, свои заботы. На базаре все думают не как умереть, а как выжить, самим горевать некогда и на чужое горе времени нет. Надо дешево купить – дорого продать.
